Персональное универсальное

Каждый писатель стремится к тому, чтобы написанное им вызывало интерес и находило отклик у других людей, то есть было универсальным. Однако хорошо писать можно лишь о том, что волнует лично тебя, принадлежит твоему внутреннему миру, – об уникальном. Но как и почему тогда это поймут другие?
При этом человек и сам до конца не знает, чем он уникален. В каком-то смысле он уникален скорее вектором своего роста, чем тем, что у него уже есть. Поэтому невозможно прийти к предметному знанию своей уникальности и это знание как-то использовать.
Однако похоже на то, что, чем более личные мысли и чувства выражает автор, тем более волнующими и интересными для других, то есть универсальными, они становятся. Волнение, вещь глубоко личная и иррациональная, в которой обычно видят помеху объективности, может оказаться критерием универсальности и подлинности написанного.
«У Канта есть одна очень странная фраза, – пишет Мамардашвили. – Она настолько гладко и афористически выполнена в языке, что именно из-за ее красивости мысль не задерживается, соскальзывает с фразы и мы идем дальше. Фраза такая: «Душа (не речь), исполненная чувства, есть величайшее совершенство». Под «преисполненностью чувств» Кант, конечно, не имеет в виду чувствительную душу. Он имеет в виду состояние человека, который максимально долго находится в напряжении, в состоянии интенсивности восприятия и концентрации мышления. Кант понимал, что само явление души, полной чувств, в мире есть чудо и невероятное событие. Ведь часто там, где мы должны мыслить, мы тупо стоим перед вещами и смотрим на них. Или стоим перед людьми, встреча с которыми должна нас взволновать (они обладают качеством, которое абстрактно должно быть координировано с волнением в нас), – а в нашей душе пустыня, ничего не возникает.» («Кантианские вариации»).
Однако волнение бывает разного качества. Остросюжетные книги или фильмы вызывают интенсивное, но низкокачественное волнение, особенно если вы уже миновали подростковый возраст. О подростковом возрасте я вспомнил не случайно. Перечитывая приключенческие книги, которые я читал тогда, я обнаруживаю, что совершенно не помню подробностей сюжета, даже самых драматических. В памяти, как я уже когда-то писал, надолго остаются лишь вещи совершенно беспредметные, не имеющие отношения к сюжету, – остаются состояния. И почему-то эти состояния являются продуктивными.
Сюжет, при всей его драматичности, – не более чем средство удержания внимания. Концентрируясь на сюжете, мы просто облегчаем для себя переход в продуктивную реальность, но этот способ перехода – лишь один из возможных и им слишком часто злоупотребляют (отсюда, я думаю, знакомое многим ощущение пустоты после просмотра голливудских фильмов, где происходит банальная и полная подмена реальности сюжетом).
«Черный квадрат» Малевича – это декларация радикального отказа от сюжета в живописи. В литературе, помимо столь же радикального Хлебникова, можно вспомнить Пруста, у которого сквозь не несущий никакой нагрузки сюжет постоянно просвечивают состояния автора, рождающие посредством какого-то резонанса волнение, совершенно непохожее на сюжетный адреналин.
По привычке, вызванной не в последнюю очередь доминированием сюжетного искусства, мы представляем себе и жизнь, в том числе свою собственную, как такую вот историю, в которой смысл складывается из обстоятельств сюжета. Отсюда пустые надежды до гробовой доски и наивный авантюризм людей, рассчитывающих не на свой труд, а на неожиданный благоприятный поворот колеса фортуны. Отсюда же бесконечный и по большому счету лживый storytelling в бизнесе.
А в реальности всё иначе – есть лишь мечта, о причастности которой говорит волнение, и путь, начало и конец которого скрыты от наших глаз.